Скрипит старая дверь на проржавевших петлях. Неохотно уступая напору рук, она открывается, впуская в каменный мешок камеры свет одинокого факела. Пахнет гнилым тряпьем, нечистотами и страхом. Пахнет в темном коридоре, заполненным выжженным воздухом, криками и стонами. Из камеры веет холодом, изморозь осела на щели замка. Холод и…
Он переступает порог, подставляя лицо свету, льющемуся из-под потолка, сквозь плотную вмурованную решетку. Он знает, что там наверху такая же камера и что там нет никого, а на уровень выше еще камера, а на уровень выше… и еще выше… и еще… лишь скальный камень и так до бесконечности. Там не может быть света.
Бугристые пальцы, покрытые тонкими ожогами, разжимаются. Тяжелый кожаный сверток падает на каменный пол, пыточный инвентарь, упокоенный в его нутре, недружелюбно лязгает, оскорбленный таким обращением.
- Я ждала тебя… - едва разлепляя ссохшиеся губы, покрытые коростой запекшейся крови, говорит она. Ее хрупкое изможденное тело приковано к высокому стальному креслу в центре камеры.
Он молчит. Его лицо, закопченное сажей, обрамляют спутанные засаленные волосы. Свет, такой невероятный, невозможный здесь, струится между пальцев его рук, воздетых к потолку. Свет не похожий на факельный, или свечной. Свет, лишенный пламени. Его глаза с большими зрачками и от того кажущиеся огромными, покрывает влага слез, готовая сорваться в любую секунду…

- Что со мной? - приглушенно рычит он, с трудом протолкнув вставший в горле острый ком. Закрывает глаза. Отступает во мрак. Привычный, скрывающий его слезы мрак.
Она вскидывает голову, устремляя взгляд на него. Большие глаза лучатся светом и мудростью. Бездонные серые озера, влекущие душу в глубину вод, дальше и дальше под толщу сияющей безмятежности. Стать единым целым с ними… раствориться в вечности, уснуть, свернувшись калачиком. Кашель сотрясает ее, заставляя тело забиться в судорожных конвульсиях. Ржавые цепи гремят отбойными молотами в тишине камеры, влекомые ее тонкими запястьями. На губах пузыриться кровь. Балахон из грубой мешковины соскальзывает с острого плеча, обнажая грудь, покрытую россыпью синяков… обнажает кожу, обтянувшую ребра, лиловую гематому на правом боку.
Он спешно приблизился к ней, поправил балахон и сам не ведая, зачем коснулся щеки, отогнав прядь волос, скрывшую ее лицо. Она испугано одернула голову и затихла.
- Прости… - давит он из себя слова.
- За что? – хрипит она.
- Я должен работать. – говорит он, опускаясь на колени перед выроненным свертком.
Едва заметно она вздрагивает.
- Я не причиню тебе боли… Но они должны видеть, мою работу. Я только пущу кровь. Прости…
Она понимающе кивает.
- Расскажи мне еще про небо – просит палач, извлекая узкий ланцет из свертка и проверяя его остроту. По сухой мозолистой подушечке пальца из узкого пореза катиться густая капля крови.
- Небо… - мечтательно откидывает она голову, обращая лицо к свету, стараясь не смотреть, как он препарирует ее вены на запястье, методично разделывая их вдоль. – Небо оно над тобой насколько хватает взгляда, днем, когда светит солнце, особенно летом в ясную погоду оно синее-синее… Небо это свобода, без стен и решеток… Небо…
- Что такое солнце? – спрашивает палач, отрываясь от своего занятия. Ее рука по локоть покрыта хирургическими надрезами, из которых сочится кровь.
- Это свет! – четко отрезает она.
- Как это? – указывает он на сияние у потолка.
- Да. – ее глаза мутнеют, они полузакрыты, она слабеет. С каждой каплей…
- Ты не могла бы закричать? – просит он. – Они могут что-то заподозрить.
- Я постараюсь – кивает она, с трудом преодолевая слабость. Воздух, густой как кисель, обдирая иссушенное горло, наполняет ее легкие, чтобы через секунду покинуть их, вырваться в гнилое нутро темницы вместе с нечеловеческим ревом, наполненным отчаянием и болью. По ее щекам текут слезы, а тело вновь бьют конвульсии кашля.
- Достаточно. – с дрожью в голосе говорит палач.
Она натужно хрипит, сплевывая кровь.
Они молчат.
- А небо оно из чего? Каменное? – спрашивает он, протирая ланцет куском старой загрубевшей кожи.
- Нет. Оно из воздуха…
- А за воздухом камень? – упорствует он.
- Нет. За воздухом нет ничего! – удивляясь его глупости, хмурится она.
- Так не бывает! Что значит «ничего»? Как это «ничего»? Даже у самых больших пещер есть потолок, и он каменный, хотя если стоять на дне его не видно.
- Мир наверху не пещера! – устало отвечает она.
- Как это?
- Я не могу объяснить!
- Значит ты врешь! – заключает он, обиженно отворачиваясь к стене.
- Нет же, глупый!
- Я не глупый, просто не верю тебе.
- Почему же тогда все время расспрашиваешь меня?!
- Это моя работа, если ты не забыла?! – резко отвечает он, развернувшись на каблуках и склонившись над ней. Их губы оказываются в нескольких миллиметрах друг от друга. Она пахнет чем-то невообразимо приятным, дурманящим и неописуемо влекущим. Сухие губы, запятнанные густой кровью… он касается их своими, напряженными, тонкими, бледными. Вкус ее крови, ее вкус. Он отстраняется.
- Почему ты поцеловал меня?
- Не знаю… - не помня себя от волнения, хрипит он, обхватывая голову руками.
- Я люблю тебя. – говорит она, гордо выпрямившись, насколько это позволяют цепи.
- Нет! - он мотает головой, зажимая уши – Молчи!
- Я люблю тебя. – повторяет она шепотом, едва слышно.
- НЕТ! – ревет он, срываясь на рык! – МОЛЧИ! МОЛЧИ! МОЛЧИ!
- Я люблю тебя. – шепчет она.
- Ты лжешь! Ты все выдумала! И про небо и про солнце и… Все это ложь! Там наверху лишь камень! Нет никакого мира наверху! Правы старейшие - ты еретичка и должна быть…
Он остановился, поймав ее снисходительный взгляд.
- Я не могу… – он уронил лицо в ладони – Не могу больше.
Подхватив свой сверток, с недовольно лязгающими инструментами, он вылетел из камеры, громко хлопнув дверью… чтобы через секунду вернутся… припасть к ее коленям.
Пальцы впились в податливую сталь кандалов. Со скрежетом железо лопнуло, освобождая измазанные сажей ноги, покрытые вязью кровоподтеков. Ее тонкие ручки выскользнули из объятия стальных колец, пятная их загустевшей кровью. Едва встав на ноги, она упала в объятия обезумевшего палача, теряя сознание. Он вынес ее из камеры на руках.
- Эй! Ты с ума сошел?! – заорал стражник, хватаясь за копье. Узкое жало ланцета разорвало его глаз, проникая все глубже и глубже. Обмякшее тело упало на грязный каменный пол, прогромыхав костяными доспехами.
- На Север… на второй уровень. – блуждая на границе беспамятства прошептала она. Палач кивнул, подбирая копье.
Мрак поглотил их тела, стоило им ступить в коридор отделяющий темницы от города. Она жалась к нему, боясь отстать. А он… а он уже ничего не боялся.
Бесконечные вереницы туннелей и переходов залитые светом редких факелов, или заполненные подземным мраком, не имели числа. Редкие странники, бродящие в пригородных пещерах, испугано жались к стенам, встречая безумную пару, иные пытались заступить дорогу, за что расплачивались жизнью. Время, лишенное смысла в мире, где нет солнца, тянулось бесконечно долго, за ним нельзя было уследить и лишь удары сердца отмеряли мириады секунд. Очередной коридор, упокоившей в своем темном нутре тела троих стражей оборвался пещерой.
- Второй уровень. – задыхаясь сказал он.
Она уже не могла говорить. Палец, с сорванным ногтем указал на дальний угол, утопающий во мраке.
Они шагнули им навстречу. Десятеро.
С безумцами не собирались вести переговоры. Им не предлагали сдаться, с ними не говорили. Острые лезвия мечей блеснули во тьме.
Он толкнул ее за спину, выступая вперед, выставляя перед собой копье. Первая тройка рванулась на него, пытаясь окружить. Стальной наконечник копья пробил горло одного из нападающих, лишь стоило ему оказаться в пределах удара. Второй напоролся на собственный же меч, отказываясь верить, что он сделал это своей же рукой, неестественно выгнутой этим безумным палачом. Третий лишился глаз, вырванных скрюченными пальцами, и был обезглавлен. Вторая тройка атаковала с большей осторожностью, но так же пала на залитый кровью своих предшественников пол. Третья… Палач знал свое дело, убивать было его работой, так долго он занимался лишь этим. Они стояли друг против друга, палач и последний из стражей. Шаг. Удар. Скрежет мечей. Шаг. Удар. Выпад. Удар. Шаг. Удар. Удар! УДАР!!!
Кровь застила глаза, жало меча пробила тонкий кожаный фартук палача, ехидно выглянув из спины отступника. Губы жадно схватили воздух. Страж отступил, любуясь своей работой. Палач оседал на землю, зажимая пробитый живот. Шаг. Удар! Отрубленная кисть все еще сжимающая меч упала оземь, не желая расставаться с клинком. Страж ликовал, довольно облизывая пересохшие губы. Шаг… Удар! Убийца, не веря в случившееся, припал на колени, созерцая свою грудь, из которой торчало копье. Пленница стояла за его спиной, все еще сжимая древко.
Глаза палача подернулись пеленой. Кровь толчками извергалась из обрубка руки. Распоротый живот зиял черной мешаниной раны.
- Вставай. Вставай же! – она пыталась поднять его на ноги, заглядывая в закатывающиеся глаза. – Идем! Мы уже близко… Я покажу тебе небо.
Он захрипел, опершись о древко копья и Ее плечо, встал на гнущихся ватных ногах. Узкий лаз, заваленный у входа грудой рудничных обломков, уходил вертикально вверх, сужаясь.
- Идем.
Он утвердительно кивнул, путаясь в ногах.
Время. Проклятое время, которого здесь нет, отнимало его жизнь с каждым шагом. Через триста шагов он упал. Она склонилась над ним, что-то нашептывая, что-то нежное… что-то ради чего стоило жить. Бывшая пленница тащила его волоком по острым камням, разбивая в кровь свои ноги, срывая жилы, превозмогая боль. А он смотрел на нее… в ее бездонные глаза и видел небо. Синее-синее небо, раскинувшееся от горизонта до горизонта. Небо, залитое солнечным светом. А еще облака, белые пушистые облака, медленно плывущие в ультрамариновой глади… неба.
Впереди забрезжил свет. Ее глаза, отвыкшие от него за долгие месяцы каменного плена, больно обожгло солнце, величественно восходящее над миром. Косматое и грозное оно гнало прочь мрак ночи. Утреннее небо, подернутое поволокой дымки, раскинулось перед пленниками.
Она стояла на коленях перед его распластанным на зеленой траве телом. Она кричала. Кричала, что любит. Что они пришли. Он не слышал ее. В его незакрытых глазах… пустых мутных стеклянных бельмах отражалось солнце.
Свежий ветер трепал ее волосы, лаская в своих теплых ладонях иссушенную кожу ее бледных щек. Веселые пичуги парили в небесной выси, распевая гимн новому дню. И безбрежный океан травы шептал, вторя им.
«Я люблю тебя» шептало небо.

© Moandor