В течение нескольких перестроечных и постперестроечных лет довелось мне преподавать русский язык на северном японском острове Хоккайдо, в университете Саппоро. И вот однажды раздается у меня дома телефонный звонок, и незнакомый мужской голос на правильном русском, с незначительным акцентом, обращается ко мне с не совсем обычной просьбой, а именно — встретиться с офицером саппоровской полиции. Чуть помедлив, но так и не осмелившись спросить, в чем, собственно говоря, проблема, даю согласие на встречу. На следующий день на пороге появляется молодой симпатичный японец. Косидзава-сан (избегая недоразумений, подлинное имя моего "клиента" не называю) оказался 28-летним следователем, ведущим дела, связанные с Россией. Будучи нашим соседом, Япония и по сей день переживает, вернее, пережевывает некоторые горькие плоды перестройки.
Главная проблема (в первую очередь это касается Хоккайдо) — российские моряки и рыбаки: получив возможность выбирать клиентов по своему желанию, они стали ежедневными гостями во всех больших и малых портах острова.
Торг идет бойко. Японцы получают первоклассную рыбу и прочие дары моря, наши — "тойоты", "ниссаны" и "хонды", видавшие виды, конечно, но вполне еще на ходу. Но это бизнес легальный.
Проблема же в другом. Сметливые наши соотечественники решили, что в сонной и доверчивой (на первый взгляд) Японии можно кое-чем еще поживиться. Первыми жертвами русской сообразительности стали уличные автоматы по продаже прохладительных напитков. Три года назад банка "коки" или "пепси" стоила 100 иен (тогда $1 = Y135, сейчас он "колеблется" у отметки в 90 иен), а никелевая монета соответствующего достоинства удивительно похожа по весу и диаметру на наш доперестроечный рубль, которому наши ребята, естественно, нашли неожиданное применение. Сейчас банка стоит уже 110 иен. Подобрать эквивалент японской  10-ценовой монете, которую ныне приходится бросать вслед 100-ценовой, наши "кулибины" не смогли. Пока не смогли. Другой порок, раздражающий хозяев,— это воровство в магазинах. Уж больно велик соблазн. К тому же одинокая кассирша за прилавком вроде бы не обращает на тебя никакого внимания, а у дверей, не в пример российским супермаркетам, не топчутся охранники... Воруют в основном мелочи: колготки (жене),  кассеты (детям), бритвенные станки (себе). Привлекательный вид товара затмевает все на свете, а недремлющее око — вот оно: под потолком по всему периметру торгового зала подвешены видеокамеры. И — либо сама кассирша, либо дежурный, сидящий у монитора в служебном помещении, блокируют электронные двери и вызывают полицию... Вот как раз из-за очередного такого инцидента мой собеседник и решил обратиться ко мне. Случай вроде бы пустяковый. В маленьком портовом городишке, в 50 километрах от Саппоро, русский моряк украл какую-то мелочевку в магазинчике. Мой Косидзава-сан был срочно вызван туда для допроca. Почему именно он? Дело в том, что лет пять назад, когда существенное расширение российско-японских контактов еще только-только намечалось, высокие чины саппоровской полиции, оценив ситуацию, вздохнули и послали самого молодого и способного своего офицера (моего визитера) в Токио, в Институт иностранных языков, где он в течение двух лет изучал русский язык. Как показала жизнь, расходы на это обучение себя полностью оправдали: японцы до сих пор не могут понять, почему задержанные российские граждане отказываются от своего законного права давать показания только в присутствии работника нашего консульства в Саппоро и предпочитают переводчика из местных.
Так вот, Косидзава-сан попросил меня прояснить некоторые ответы задержанного. Он их как-то сразу не разобрал, но слово в слово записал и справился потом в словаре о буквальном значении, что тумана, в общем-то, не рассеяло. Во-первых, он так и не понял, почему это задержанный вне всякой связи с темой разговора постоянно упоминал никому не известную русскую падшую женщину. Во-вторых, осталось загадкой, куда на протяжении всего допроса задержанный просил пойти следователя, самого Косидзаву-сана, а также районное управление полиции, министерство внутренних дел Японии и японское правительство. И как возможно половое сношение русского моряка и между всеми этими учреждениями. И в-третьих, его занимал вопрос о том, как это он, практически свободно владеющий русским, не разобрал приблизительно половину из того, что отвечал задержанный, тогда как японский буквализм и строгие полицейские правила требуют дословной записи в протоколе его ответов. (Последнее обстоятельство меня особенно позабавило: мне даже захотелось взглянуть на протокол, составленный Косидзавой-саном, где через слово упоминалась "русская женщина легкого поведения" и малопонятные для него директивы "куда-то пойти".) Дело в том, что в Токио русскому языку,  страдальца-полицейского обучали наши бывшие соотечественницы, вышедшие за муж за японцев. Если они и попомнят еще "женщину легкого поведения" и куда следует послать надоевшего вам человека, то слова и выражения эти находятся в их словарном "пассиве". Настоящего же русского мужика под рукой у моего Косидзавы-сана как-то не оказалось. Вот так и вышло, что с ним можно запросто покалякать о Достоевском, о Горбачеве, о русской Пасхе, зато фразу типа "пошел ты на..." он, болезный, понять никак не мог. Пришлось мне прийти на помощь японскому Порфирию Петровичу. Мы начали заниматься. Довольно скоро занятия наши превратились в сплошную матерщину и ор. Освоить необходимую лексику Косидзаве-сану особого труда не составило: языковое чутье у него (как и фонетика) отличное, а падших женщин в саппоровском районе "красных фонарей" Сусукино приходится на один квадратный метр больше, чем где бы то ни было в Японии. Ученик мой, правда, долго не мог понять, отчего это два основных анатомических термина и один физиологический, разбиравшиеся нами на первых уроках, являются в русском языке ругательствами. Для японцев, которые по духу гораздо ближе к матери-природе, нежели мы, соответствующие слова — это вполне нормальная лексика. (Замечу, что у японцев вообще с ругательствами плохо: самое страшное из них, "бака-яро", эквивалентно нашему детсадовскому "сам козел".) Сложнее дело обстояло со стилистическими регистрами речи и интонациями. Вежливые японцы и с преступниками обращаются вежливо — по крайней мере до оглашения приговора суда. До тех пор, пока вина человека официально не доказана, полицейские обязаны быть с ним корректны и предупредительны. Поэтому, составляя специальный разговорник по русскому языку для японских полицейских, мой Косидзава-сан открыл его фразой: "Разрешите Вас арестовать?" Убили меня в ней вопросительный знак и "Вас" с заглавной буквы. Немалых трудов стоило мне убедить подопечного в том, что, если
он будет подходить с этой оперной (от слова "опера", разумеется) репликой к имеющим за плечами в лучшем случае "мореходку" воришкам, ему здесь же, не отходя от опустошенного прилавка, как раз и предложат "пойти на ..." в лучшем случае, а то и могут в глаз дать. Венцом полугодового обучения "великому и могучему" непечатному русскому языку стал уже упомянутый выше разговорник, в новой, так сказать, редакции. Его пришлось из двуязычного переделывать в трехязычный. То есть сначала необходимая японская фраза переводилась на нормированный русский, типа: "Пожалуйста, будьте так любезны, если вас не затруднит, встаньте лицом к стене, спустите брюки и исподнее и разрешите осмотреть ваше анальное отверстие. Данная процедура проводится с целью не допустить пронесения в камеру предварительного задержания оружия и наркотиков". Затем я укладывал все эти экивоки в более привычный регистр, чем, надеюсь, облегчал для наших задержанных сограждан понимание того, чего от них хотят японцы. А на занятиях, разобравшись с очередной фразой, мы после по 15 — 20 минут отрабатывали с Косидзавой-саном соответствующую "командную" интонацию, с которой все это следует говорить. Японский полицейский был буквально огорошен фактом существования у нас параллельного языка,
скрытого от него стыдливыми русскими преподавательницами из Токийского иняза.(Замечу, кстати, что один из моих студентов — молодой 22-летний парень, свободно владеющий русским, — вернувшись из двухмесячного плавания по Охотскому морю на российском судне, где он работал переводчиком, жаловался мне, что за все время путины он слышал от рыбаков понятный ему русский всего несколько раз. В остальное время, по его словам, его "работодатели" успешно обходились неведомыми ему 4—5 словами и комбинациями из них.) Непонятно было то, что язык не запрещен, но ни нем никто официально не говорит, но понимают все. Даже дети. Но на официальных встречах никаких таких слов не произноситься. Загадка сплошная.
Со временем мы стали друзьями, регулярно встречаемся с Косидзавой-саном, шлифуем за пивом лексику и интонацию. Увы, без работы он не остается. Дальнейшее "распространенье наше по планете" заставляет Косидзаву и прочих санов осваивать такие новые для них лексические единицы, как "ствол", "пушка", "травка", "разборка" и т.д. (банальные магазинные воришки все же не самая большая "русская проблема" в жизни тамошних блюстителей порядка). Японцы усердны и терпеливы конечно, освоят и их. Нам же решать расширять ли подобный экспорт или нет. Может, все же не стоит?